Катаюсь верхом — он скачет бок о бок, рука невзначай касается моей, и это прикосновение обжигает даже через перчатку. Я не осмеливаюсь взглянуть на него, ничего, просто мимолетное касание, простое напоминание — он знает нашу тайну, он тоже знает тайну.

Беремся за руки во время танца — по всем правилам полагается глядеть друг другу прямо в лицо. Мы проходим целый круг, не сводя друг с друга глаз, а потом отводим взгляд в сторону, притворяемся, что нам все равно, кто танцует рядом. Только стоять слишком близко не решаемся, отворачиваемся друг от друга, мне смелости не хватает вновь взглянуть ему в глаза, поглядеть на зовущие губы, манящую улыбку.

Целуя мне руку на прощание, он не касается пальцев губами, я чувствую только его мягкое, нежное дыхание. Потрясающее ощущение, непередаваемое наслаждение.

Эта тайна пробуждает меня на рассвете, а на закате от нежнейшего дыхания его губ заставляет дрожать всем телом, словно я трусливый зайчишка. Даже самой себе не могу я назвать эту тайну по имени. Я говорю просто «тайна». Тайна. Тайна. Обнимаю саму себя глубокой ночью, когда король Генрих давно уже храпит без задних ног, пытаюсь отыскать в постели уголок, где не чувствуется ни противного жара его тела, ни ужасной вони его раны, и шепчу неслышно, едва шевеля губами: «У меня есть тайна. У меня есть тайна».

Устраиваюсь поудобнее, откидываю со щеки прядь волос, прижимаюсь к гладкой подушке, закрываю глаза и, уже совсем засыпая, снова неслышно шепчу: «У меня есть тайна».

АННА

Ричмондский дворец, май 1541 года

Посол Херст принес самые ужасные, самые прискорбные новости. Меня трясет от страха. Как король решился на такое? Как такое вообще могло случиться? Король казнил Маргариту Поль, графиню Солсбери. Без всякой причины приказал умертвить почти семидесятилетнюю, ни в чем не повинную женщину. Нет, причина была, и очень важная для короля, — его собственная неуемная злоба.

Боже милостивый, во что он превратился! Плотнее запахиваю плащ, отпускаю немногочисленных придворных дам и вместе с послом отправляюсь на прогулку в сад. Никто не должен заметить мой испуг. Мне повезло, я еще легко отделалась. Благодарение Богу, меня пощадили. От короля надо держаться подальше, как от маньяка-убийцы. Меня предупреждали, а я все не верила. Каким же порочным он может быть! Такая дикая, сумасшедшая озлобленность против женщины, которая ему в матери годится. Воспитанница его бабки, лучшая подруга жены, крестная мать дочери, святая женщина, не повинная ни в каком преступлении. Эта казнь раз и навсегда доказывает — он опаснейший человек.

Вытащить семидесятилетнюю старуху из постели и отрубить ей голову — этому нет оправдания. И чего он достиг? Разбил сердце ее сына, всей семьи, всех, кто ее любил. Король — чудовище, хоть и улыбается нежно своей юной жене, хоть великодушен и добр ко мне. Необходимо помнить: Генрих, король Англии, — изверг и тиран, никто в его стране не может чувствовать себя в безопасности. Не будет покоя государству, где правит такой король. Он ведет себя как сумасшедший. Этому может быть только одно объяснение: он действительно сошел с ума. Я живу в стране, где правит безумный король, и моя жизнь зависит от его благосклонности.

Доктор Херст едва поспевает за мной. Я ускоряю шаг, словно хочу убежать из Англии пешком.

— Вы огорчились.

— Конечно. Это горе для всех. — Оглядываюсь вокруг, паж отстал, к тому же мы говорим по-немецки, никто не поймет. — Почему король казнил леди Поль именно сейчас? Она несколько лет провела в Тауэре, вряд ли могла участвовать в каком-нибудь заговоре, давно не видела никого, кроме тюремщиков, он уже перебил добрую половину ее семьи, а оставшиеся томятся в заключении.

— Он не подозревал ее в заговоре. Дело в том, что мятежники Северной Англии требуют восстановления прежней веры и возвращения на престол кого-нибудь из семьи Поль. Они родом с севера, стойкие паписты, любимы народом, они потомки королей — Йорков и Плантагенетов. Они за старую веру. Король не потерпит соперников, даже ни в чем не повинных.

— Так почему бы ему не выступить против Северной Англии? Не усмирить бунтовщиков? Зачем вместо этого казнить старуху?

— Говорят, он затаил зло с тех пор, как она взяла сторону королевы Екатерины Арагонской. В молодости он восхищался Маргаритой Поль, глубоко ее уважал. У последней принцессы из рода Плантагенетов в жилах больше королевской крови, чем у него самого. Но она открыто поддержала брошенную королеву.

— Это случилось давным-давно.

— Он не прощает врагам.

— Но почему он не воюет с мятежниками, как раньше?

Он понижает голос:

— Говорят, просто боится. Он и раньше боялся, сам не сражался, посылал Томаса Говарда.

Я шагаю все быстрее, посол старается не отставать, а паж уже далеко позади.

— Я никогда не буду в безопасности, — говорю скорее сама с собой. — Пока он жив.

— Его слову доверять нельзя, — кивает посол. — Он не прощает обид.

— Вы думаете, все это, — широким жестом обвожу прекрасный парк, реку, дворец, — просто подачка? Чтобы задобрить меня и утихомирить брата, пока король не сделает Екатерине сына? А когда сын родится и ее коронуют, он поймет — дело сделано и арестует меня за измену или ересь, а потом тоже казнит?

Посол бледнеет от страха.

— Кто знает. Будем надеяться, что так не случится. Уверенности, конечно, нет. Но мне порой кажется, что он стремился к прочному браку, ценит вашу дружбу. Но с этим королем никто ничего не знает наперед. Сегодня вы его лучший друг, а завтра совсем наоборот. Все так говорят. Напуганный и переменчивый, кого следующего он сочтет врагом? Ему нельзя доверять!

— Это кошмар! Он творит, что хочет. Это страх и ужас!

Рассудительный посол не говорит, что я преувеличиваю, просто уныло кивает.

— Этот человек — угроза для своего народа. Благодарение Богу, вы от него избавились. Господи, помоги его молодой жене!

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Хэмптон-Корт, июнь 1541 года

Король, хоть на вид постарел и измучен, все же стал чаще выходить из спальни, не сидит все время взаперти, словно тяжелобольной. Слуги не знают, куда деваться от перемен в настроении монарха, двор содрогается в ужасе от приступов королевской ярости. Словно ядовитое воспаление в ноге и в кишках разлилось по всему его телу. Тайный совет ходит на цыпочках, вдруг королю что будет не по нраву. С утра у него на уме одно, к вечеру он меняет свое мнение на совершенно противоположное и при этом ведет себя так, будто с утра ничего подобного не говорил. Любого, кто осмелится возражать, король готов заподозрить в измене, и это обвинение висит в воздухе, как дурной запах от раны в ноге. При дворе всякий готов переменить мнение в угоду монарху, но такой скорости я еще не видывала. Король каждый божий день противоречит самому себе, а придворные только кивают согласно.

Казнь графини Солсбери потрясла всех, даже самых жестокосердных. Мы все ее знали, все гордились дружбой с ней, она была верным другом королевы Екатерины и последней представительницей дома Йорков. Нетрудно забыть о ней, когда она не при дворе, далеко, в своем поместье. Труднее не обращать внимания на ее молчаливое присутствие, если она заключена в Тауэр и всем известно, как ей там неудобно, холодно и голодно. Вся ее семья исчезла, даже малютку внука заперли в Тауэр. А тут — король без всякого предупреждения внезапно решил окончательно с ней расправиться. Ее вытащили из постели и отправили на эшафот.

Говорят, она ни в чем не призналась, до конца отстаивала свою невиновность и даже попыталась убежать от палача. Упала на помост, старалась уползти подальше, палач погнался за ней, обрушил град ударов.

Я только вздрагивала, слушая все эти рассказы. Сколько еще женских голов покатится? Кто следующий?

Екатерина на редкость легко справляется с постоянным раздражением Генриха. Политика и религия ее не интересуют, он ни о чем таком с ней не разговаривает, ей и дела нет до того, что утреннее решение уже забыто и в силу вступает вечернее. Она с ним никогда не спорит, поскольку совершенно не понимает, о чем идет речь. Король с ней обращается, как с маленькой собачонкой, которая устроилась у него на коленях для его удовольствия, а начнет раздражать, так можно и спихнуть. Ее это вполне устраивает, она умудряется прятать свой интерес к Томасу Калпеперу и притворяться преданной женой. Да и какому хозяину придет в голову полюбопытствовать, не любит ли его собачонка кого-то другого.